Публикуем рассказы из книги Сергея Шойгу "Про вчера"

Публикуем рассказы из книги Сергея Шойгу "Про вчера" Публикуем рассказы из книги Сергея Шойгу "Про вчера"

15 октября в московской Штаб-квартире РГО состоялась презентация книги Президента РГО, министра обороны России Сергея Шойгу "Про вчера". Сборник эссе посвящен людям, с которыми Сергей Шойгу работал и встречался в разных регионах нашей страны. Издание уже можно приобрести в книжных магазинах и сервисе ЛитРес.

С разрешения автора, мы публикуем пять рассказов из книги: "Охота", "Нефтегорск", "Олимпийцы", "Не доехал" и "Запорожец".

Охота

Была осень, было время охоты. Таких возмож­ностей, как сегодня, тогда не было, но мы всё рав­но выезжали охотиться с друзьями. Как у любого охотника со стажем, разные были случаи, разные были события, разные были охоты.

И всё это, с одной стороны, связано с охотой, а с другой — не имеет к ней никакого отношения.

Так было и в тот раз, о котором идёт речь. В охотничьем азарте мы долго метались с места на место, пытались выследить зверя, ушли в ночь и уже в глубокой темноте стали выбираться на нашем ГАЗе-«козлике» на какую-то дорогу. По­мыкались и поняли в конце концов, что плутать ночью нет смысла, нужно просто встать и дождать­ся рассвета.

Утром проснулись рано, снова поехали, под­гоняемые вчерашним охотничьим провалом, увидели какого-то зверя. И опять провозились до вечера, и опять надо было дожидаться утра.

Короче говоря, утро второй ночи — мы спим в машине. Понимаю, что отчётливо слышу нара­стающий звук вертолётных лопастей! И он мне не снится.

Советское время, вертолёт — диковина. Верто­лёт с красными звёздами — ещё большая дикови­на. И вот рядом с нами садится вертушка, оттуда выскакивают люди с автоматами, бегут к нам:

— Всем выйти! Оружие не брать! — Всё серьёз­но, без шуток, бойцы настроены решительно.

Пограничники. Судя по тому, что подняли в воздух вертушку, нас прилетели жёстко задер­живать. Но офицера явно разбирает смех, он едва сдерживает улыбку.

— В чём дело?

— Вы хорошие, конечно, ребята, но совесть надо иметь. Вы вторые сутки охотитесь на терри­тории Монголии.

Слава советским пограничникам. Мы тогда ра­зошлись миром.

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Несколькими годами позже тоже достаточ­но далеко забрались в тайгу. Кстати, забро­сили нас опять же пограничники, попутным вертолётом. В той глухомани жил наш друг. Он бросил институт, по здоровью, и уехал в тайгу. Работал егерем, был таким уважаемым мужиком у местных.

Рядом с его маленьким, буквально четыре или пять домиков, посёлком стоял санаторий. Был там какой-то источник, в который граждане отдыхающие опускали конечности, и от этого им становилось хорошо.

Естественно, у санатория была своя небольшая столовая. И всё, что не доедали «курортники», а, надо сказать, жили люди хорошо, сытно, остав­ляли в тарелках помногу, — всё это вываливали прямо здесь же, недалеко.

Мы уже сидели у нашего друга в гостях, пла­нировали, как поедем по рекам — рыбачить, охо­титься. И вдруг в избу влетает какая-то похожая на курицу, бедрастая женщина. Хлопает крылья­ми-руками, кричит: «Медведь на свалке!»

Наш друг хватает ружьё и бегом туда.

В общем-то всё логично: медведя заинтересо­вал душок подгнивающих отходов из пищеблока и он, естественно, пришёл всё это есть, и, видимо, далеко не первый раз.

Рядом со свалкой росла высокая трава. И я вижу, как она прямо подгибается — медведя не видно, но он явно бежит на нас. Как положено, всё село в это время стоит позади нас. Старики с палками, взрослые с малышами на руках, дети.

Наш друг стреляет. Второй раз стреляет! И медведь буквально в паре метров от наших ног падает. Мы к таким поворотам событий непри­вычные, друг наш — тоже, не каждый день летя­щего на него зверя валит. Все мы в некотором за­мешательстве, стоим, осмысливаем, выдыхаем.

Поворачиваемся что-то спросить у местных, что-то сказать и видим: на зимнем спиле — это такой полутораметровый пень, зимой ведь снег большой, и пилят высоко — так вот, на этом гигантском пне сидит девчушка, года два или три, наверное. Игра­ет во что-то там своё, ногами болтает: «Ля-ля-ля!»

Здесь медведь, там девчушка, а сзади — нико­го, вообще никого.

Постепенно деревенские возвращаются, соби­рается толпа — медведя взять, обсудить проис­шествие, всё хорошо. А там, в таких таёжных де­ревнях, как правило, есть парк. Парк культуры и отдыха имени Гастелло, например. Не знаю, почему Гастелло, знаменитый советский лётчик, но назвали деревенский парк его именем. Или, мо­жет быть, имени Горького парк, точно не помню. Но точно не Толстого и не Достоевского, в их честь парки не называли в Сибири почему-то.

Как эта вся красота выглядит? Ворота, как пра­вило, красочно расписанные. По бокам — вправо и влево, метров по тридцать-сорок — забор. Стоит какая-нибудь качель, одна или две. Что-нибудь типа ларёчка, в котором продают местную выпеч­ку и иногда газировку, привезённую из райцентра. А весь лес, вся тайга за воротами — километров двести, до самой монгольской границы, это и есть парк имени Гастелло или Горького.

Короче говоря, местные ринулись в этот парк, спасаться. Баба эта, которая прибегала, голосила: «Медведь, медведь! Всю деревню сожрёт!» — она рассказывает:

— Бегу, а он сзади сопит, дышит! Я тут спот­кнулась, падаю. Думаю, лицо надо закрыть, чтобы красивой хоронили... А он мне на спину наступил, лапами прямо оттолкнулся и дальше побежал. Го­лову поднимаю — о! Муж мой!

Причём она не просто всё это рассказывала, она и начала, и закончила вот чем: «Никто не ви­дел эту собаку? Ну, мужа моего!» Хотела, видимо, поговорить с ним, прояснить некоторые моменты.

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Охота в тех местах всегда либо задавалась «не с того конца», либо продолжалась с сюрпризами. Как-то раз, во время зимних каникул, мы с друзья­ми решили поехать «белковать». Надо сказать, что прежде мы этим никогда не занимались. Да и за­ниматься, по всей видимости, не надо было. Пуш­нина, мех — это было не наше и не про нас. У нас охоты всегда были весёлые, динамичные, а здесь требовалось куда-то идти, что-то делать, расстав­лять кого-то. Но в основном это была стрельба из мелкашки — винтовки-тозовки.

Мы втроём добрались, прилетели на вертолё­те. Выгрузились. Причём всё это довольно далеко в тайге, до ближайшего жилья — непонятно сколь­ко. Прилетят за нами, чтобы забрать обратно, че­рез восемь дней. Мы за эти восемь дней должны по­ходить вокруг, добыть белку или какого-то другого меха, который в ту пору был штукой дефицитной.

Естественно, когда только собирались туда, каждый брал на себя долю ответственности, обя­занностей, «общественного» снаряжения. Кто- то должен был взять небольшую аптечку — йод, бинт, анальгин. На случай «не дай бог что». Кто-то должен был взять часть продуктов, которые долж­ны стать дополнением к тому рациону из дичи, ко­торую можно и нужно было добыть.

Мы разбирали вещи, балагурили, шутили, предчувствуя хорошую охоту. Хорошее зимовье, никого вокруг нет, погода изумительная, снег бе­лый, небо звенящее, синее. А один из наших това­рищей как-то всё больше молчал. Когда его уже начали пытать: «Чего молчим?» — сознался: «Ка­жется, я вам привёз большую задницу». Слово там было даже погрубее.

На нём было — взять патроны. Он должен был привезти, по-моему, двадцать или тридцать пачек, тозовочных. В каждой пачке — по пятьдесят штук. И он эти самые патроны забыл.

Слава богу, в таких избушках, зимовьях, охот­ники всегда оставляют патроны, уходя. Кто один, кто парочку, от разных видов оружия, разных ка­либров. Вдруг человек заплутал, один, всё кончи­лось? Оставляют чай, оставляют соль, спички, су­хие дрова.

На своих продуктах и на этих немногочислен­ных, заботливо оставленных патронах мы протя­нули неделю до вертолёта.

* * *

Наши таёжные вылазки довольно часто полу­чались богатыми на охотничьи подвиги. Как-то раз мы поехали на солонец. С нами был парень, непло­хой такой, не робкого десятка, но по таёжным мер­кам неопытный совершенно.

Там, на солонце, на земле, сделан сруб — ло­жишься и лежишь, зверя ждёшь. И этот наш но­вичок ничего лучше не придумал, как взять деревенскую, не заводскую овечью шубу. По-мод­ному — дублёнка, но на самом деле — обычный деревенский полушубок. Чем они отличаются один от другого — этот овчиной пахнет, а тот уже обра­ботан химией.

И вот на эту приваду и на этот запах пришёл медведь. Всю ночь он ходил-сопел вокруг лёжки. Понять не может, откуда наносит овчинкой: с од­ной стороны подойдёт — вроде нет запаха, с дру­гой зайдёт — вроде есть.

А парень медведя не видит, только слышит. И очень ему неуютно — ночь, один, рядом медведь пыхтит. Стрелять — не убьёшь, ранишь только. Так не делается.

Мы в ту ночь были на другом месте. Утром по­дошли, парень наш свистнул, я свистнул в ответ, пароль — отзыв: «Не стреляй, свои».

И дальше была картина как в фильме «Осо­бенности национальной охоты». Когда в машине герой всю ночь просидел в милицейской, его това­рищи открывают дверь, а он им: «Су-у-уки...» Вот это один в один был наш парень.

Про охоту ещё много чего можно вспомнить.

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Нефтегорск

Тот май на севере Сахалина был необычно жар­кий. В городе цвели вишни. Уже посадили картош­ку. Тайга вокруг города дышала теплом. В школе праздновали последний звонок двадцать шесть выпускников. Вместе с учителями. Днём было сол­нечно. Праздновали допоздна.

Нефтегорск рухнул в час ночи. Именно рухнул. Землетрясение, почти восемь баллов. Уцелело всего несколько зданий: отделение ми­лиции, часть школы, часть администрации. Шко­ла и все пятиэтажки, построенные из шлакобетон­ных панелей, легли, оставив внутри себя спящих, любящих, ждущих. Девушек с белыми бантами, в белых фартучках и гольфах. Ребят с пушком под носом. Ещё и не брившихся. Все они были в школьном зале. Их доставали из-под зава­ла ещё четыре дня. Из двадцати шести выпуск­ников выжили девять. Под обломками погибли две тысячи сорок человек, большая часть жите­лей города.

Весь Сахалин накрыла трагедия в Нефтегорске. Как в огромном котле, в ней кипело горе каж­дого в отдельности человека, каждой семьи.

Мать обезумела от горя и не понимала, поче­му её девочку, с которой она говорит и которую она слышит, не могут достать: «Не можете поднять ка­кие-то две панели. Вот же она — рука, плечи, ещё чуть-чуть — и увидите лицо...»

Объяснить невозможно, что, как только под­нимем эти самые две плиты, ей, её девочке, жить останется пятнадцать, может быть, двадцать ми­нут и мы ничего сделать не можем, ну почти ни­чего. Можем подержать её ещё на этом свете два-три часа, не трогать завал, не поднимать, не разбирать.

Совсем обессилевшую мать, уже без остатков слёз и эмоций, подвёл к дочери, точнее, к месту на руинах, где можно было с ней общаться. Оста­вил их втроём. Третьим был спасатель-парамедик, державший капельницу, поставленную в вену под ключицей девочки, в единственное место, очищен­ное от завала. Жёстко, даже грубо парамедик ска­зал матери: «Садись, поговори, наговорись с доч­кой. Мы её не спасём, и никто не спасёт. Полтела передавлено, если б только нога. Ноги, руки можно ампутировать, а полтела — нельзя».

Все ушли, они остались попробовать нагово­риться. Мама и двенадцатилетняя дочь.

И так по всему бывшему городу — десятки, сотни таких мам, отцов, бабушек, судеб.

* * *

В Нефтегорске было много коров, которых дер­жали в сарайчиках, где доили, кормили, поили. На третий день всё это недоеное стадо, потерявшее в землетрясении хозяев, начало реветь. Именно реветь, мычанием это назвать нельзя. Сотни че­тыре, думаю, или даже больше бурёнок недоеных, непоеных. Если сегодня не подоить, всё, завтра на мясокомбинат. Начали искать, кто может доить. Нашли. Боец с важным видом сказал: «Дайте мне тёплую воду, полотенце вымя обтереть, а вот даль­ше не помню, как бабка делала. Как-то дёргала».

Стало понятно, что бурёнок не спасём, отпра­вили всё стадо на мясокомбинат. В тот же день на­чали, почти как волки, выть собаки в гаражах, на привязи — хозяева-охотники не пришли, не накор­мили. С ними разбирались местные ветеринары.

* * *

Штаб развернули рядом с полуразобранной хоккейной коробкой, больше похожей на загон из неструганых досок. Всё организовали в одном ме­сте: администрацию, столовую, морг и больницу. Стали вести списки найденных — погибших и жи­вых. Регистрировать. Устанавливать, кто куда на­правлен, к кому за чем обращаться. Требование: всех, кого хоронят не здесь, надо везти в цинковых гробах. Жарко ведь. Тела начинают разлагаться. Но цинковых гробов нет. А до опознания где хранить тела? Собрали со всего Сахалина рефрижераторы. 

Мало. Грубо сколоченные гробы стоят в четыре яруса. Краем глаза вижу: японские журналисты открывают гробы, снимают изувеченных покойни­ков. И тут же наши с криками побежали их разго­нять. Видимо, проснулась обида за страну. Журна­листы повели себя не по-людски как-то...

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

В первый день пришёл мужичок, то ли рыбак, то ли огородник, сказал: «Был на выезде с мужика­ми. Вернулся только, а тут такое.» В общем, ему надо было два гроба цинковых. Один большой, под жену, поменьше — под дочку пяти месяцев. «Найду и повезу на Кубань. Мы оттуда». Через сутки вновь пришёл: «Давайте один гроб, маленький. Жену вот откопали, ни царапинки». На второй день он уже вместе с женой помогал спасателям работать. Спрашивал: «Почему сняли собак? Верните. Там же могут быть живые!» Объясняли: «Известковая пыль разъела слизистую носа, глаза. Лапы поре­заны. Надо два-три часа отдохнуть четвероногим». И вот тогда пришла простая, но, как выяснилось впоследствии, очень эффективная идея-техно­логия. Минута тишины. Ну, не минута, а пример­но полчаса или даже час. Остановили всё: краны, бульдозеры, генераторы, гидравлику. Все стали слушать и спрашивать: «Если живые — отзови­тесь, крикните. Если не можете — постучите». И в первую же паузу-тишину больше двадцати точек услышали. Начали к ним пробираться, раз­бирая перекрытия. Плиту за плитой.

На пятые сутки, к исходу четвёртых, при­шёл тот же рыбак-огородник с женой. Она в зим­нем пальто поверх сорочки. Говорят: «Не надо гроб детский, не надо». Нашли их пятимесячную дочку, живую и невредимую. Совсем крошка, маленькая, осипшая. Она была завёрнута в какое-то одеяло и почему-то с мягкой игрушкой, явно не по возра­сту. Счастливые, удалились. Семья. Я больше их не видел. Хотя и слышал о них. То ли их куда-то не записали, то ли не вычеркнули. В общем, искали...

* * *

Нефтяник. Он попросил покурить. Предложи­ли ему всё, что было у ребят-спасателей: «Ту-134», «Плиска», «Родопи». Он от всего плевался:

— Покрепче нет ничего? Вы что, только баб­ские курите?

Нашли «Приму». Но мундштук быстро намок, сигарета развалилась на табак и бумагу. Точнее, расползлась. Долго отплёвывался. Нашли «Беломор», причём ленинградский, лучший, произве­дённый на фабрике имени Урицкого.

Разобрали всё вокруг него, под спину сделали что-то похожее на носилки, подсунули спальник, подушку и стали изображать работу по разбору четырёх этажей, которые, сложившись пирогом, лежали на его ногах и тазу. Никто не знал, что де­лать. Человек жив, но полтела раздроблено и за­жато. Знали, что не выживет. Знали, что решение по разбору завала — это смертельный приговор. Точнее, его исполнение. И никто не решался стать исполнителем.

Принесли соку. Попросил. Виноградный, сладкий.

— Слушайте, у вас что там, нет нормального томатного с перцем-солью?

Нашли.

Ну, мужики, если вы и дальше будете так ра­ботать, вас либо разгонят, либо родственники грох­нут.

— Какие-то сраные три плиты который час не мо­жете разобрать. На хер вам все эти прибамбасы: перфораторы, гидравлика, пилы по бетону? Давно бы кувалдой расх...чили без всего этого ливера...

Пытались отвлечь его как могли.

Не решался никто разбирать плиты, и я в том числе.

* * *

Позвали на другой дом, точнее, груду пыльных панелей. Нашли деда. Он чудом уцелел под платя­ным шкафом старым. Крепкий был шкаф, из цель­ного дерева.

Докопались, пробились, разобрали верх шка­фа. С нами рядом дочь его — рада, машет руками, кричит: «Скорей! Скорей!» А дед спокойно говорит оттуда, снизу, из могилы практически:

— Примите всё, что в шкафу: три комплекта постельного белья и шубу.

С нами работал тогда Андрей Рожков. С боль­ной спиной, но всё равно был с ребятами в деле. По­гиб в 1998 году, когда на Севере испытывал водо­лазное оборудование. Так вот, Андрей сорванным ещё сутки назад голосом отвечает деду:

— Пошёл ты на х...! И дочь твоя! Уже от рабо­ты люди с ног валятся, а он наволочки спасает!

Дед нехотя протянул руки, вытащили. Девчон­ка рыдает то ли от радости, то ли от жуткой уста­лости и безысходности. Ни дома, ни вещей, ни до­кументов. Из всей родни, слава богу, хоть отец нашёлся.

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

* * *

Вернулся к нефтянику. Вижу, всё понял сам.

— Налей водки.

Выпил залпом стакан. Жадно выкурил папи­росу.

— Ну всё, мужики. Пока. Подымай. Мать её...

Держали мы его почти сутки. Дальше, каза­лось, день и ночь стали бесконечными. Это был первый и последний случай, когда четверо суток на ногах.

* * *

Собирали там, как всегда после катастроф, цен­ные вещи, документы, охотничье оружие. Поста­вили парту из школы, вроде как пункт сдачи. Ви­дим: женщина в возрасте, начальственного вида, но сильно растерянная, и милиционер, слегка вы­пивший. Говорю им:

— Принимайте находки.

— Не можем.

— Надо. Пишите акты сдачи и приёмки с опи­санием всего, что сдаём.

Землетрясение не причинило вреда памятнику вождю. Устоял. Как в песне «Ленин всегда живой».

Кто-то надел ему респиратор. Памятник стал глав­ным ориентиром на завалах.

Приехал губернатор Фархутдинов, сказал:

— Уже больше двух тысяч погибших. Со спа­сёнными понятно. Заработали двадцать шесть воздушных мостов, перебрасываем вертолётами, самолётами во все города и больницы Дальнего Востока и Сибири. Погибших хороним. Где людям жить? Города нет. Новый построим не скоро...

Именно тогда появились первые жилищные сертификаты. Расселили всех за месяц по Сибири и Дальнему Востоку. Сотни, тысячи вопросов, про­блем, судеб. Каждая из них достойна отдельного рассказа.

Вспоминается сильная, неунывающая жен­щина, которой придавило обе ноги. После ампута­ции в Хабаровске осталась одна. У неё погибли все близкие, муж, дети. Через несколько лет узнал, что она вышла замуж, родила. Невероятной крепо­сти люди. И таких историй сотни, как и людей, ко­торые боролись за каждую жизнь. И за свою, и за других.

Впрочем, боролись не только люди. Был среди спасателей спаниель Лёнька. Первый герой тех со­бытий, нашедший под завалами около трёх десят­ков человек, несколько кошек и своих домашних соплеменников. Тогда даже не думали, что прой­дёт два-три года и у нас будут специальные шко­лы-питомники и десятки четвероногих готовых ге- роев-спасателей.

Что касается города, его нет. Пропал с карты, из жизни страны. Рекультивировали. Осталось кладбище, памятники. Могилы с именами и фо­тографиями. И братские захоронения, в которых упокоились изуродованные, неопознанные тела. Каждый год весной люди на острове собираются и едут туда. Те, кто выжили. Те, кто спасали. Дорога к Нефтегорску исчезает, зарастает, и про­ехать можно только на подготовленных машинах.

Олимпийцы

Свою первую Олимпиаду мы проводили на фоне бойкота западных стран — за ввод войск в Афганистан. На её фоне незамеченной осталась людская река в день похорон Высоцкого, в но­востях были очки, голы, секунды, никто и не за­метил, как из Москвы и городов проведения Игр выдворили цыган, бомжей, проституток — всё, что портило витрину страны победившего социализма.

По стране потянулись «олимпийские этапы». Так мы их, во всяком случае, тогда называли. Из городов Олимпиады — Питера, Таллина, Киева, Минска и Москвы — повезли на окраины разных сортов и мастей тунеядцев, валютчиков, фарцовщиков. Ну и, конечно, проституток.

Их отлавливали и отправляли группами по го­родам и весям на перевоспитание. В частности, трудиться на стройках социализма.

Лето 1980 года. Вокзал, город Ачинск. Мы встречали вагоны со жрицами любви. Уже наго­тове автобусы, в которые мы их погрузим. Повсю­ду яркие плакаты и транспаранты с лозунгами на все случаи нашей тогдашней жизни. Гранитная та­бличка на стене притягивает взгляд: «2 (15) февра­ля 1900 года Владимир Ильич Ленин, возвращаясь из сибирской ссылки, выехал со станции Ачинск в город Уфу».

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Суетятся кадровики и сотрудники спецкомен­датуры: где жить новым труженицам ударной стройки? Нарисовались на вокзальной площади и представители комитета комсомола. Посчитали, что без них такие дела, как и любые другие, в стра­не не делаются.

О прибытии этого поезда не объявили. Подо­шёл состав, медленно проехал мимо пассажирской платформы чуть дальше, к грузовому терминалу. Скрипнули тормоза, грохнули сцепки, состав за­мер.

Конвой с автоматами распределился по грузо­вой платформе и по открытым вагонам, похожим на почтовые. Зазвучали окрики: «Первый пошёл, второй пошёл, третий...»

На платформу высыпали потрёпанные, взлох­маченные девицы в модных турецких дублёнках и невиданных тогда вязаных пальто. По команде конвоиров они садились на корточки, держа руки за головами. Когда вышли последние, перрон на­поминал загон перед курятником. «Не разговари­вать!» — орали на них конвоиры, но кудахтанье девиц не смолкало.

Начальник конвоя вручил нам чемодан с лич­ными делами проституток. Вагоны с грохотом за­крылись. Из динамиков доносились команды де­журного по вокзалу: «Перегнать!», «Отцепить!» — эхом отражались от зданий.

Поезд отошёл. Проститутки в тех же позах ждали, что будет дальше. Мы присмотрелись к ним. Измятые, серые лица. Представьте женщин, кото­рые больше трёх месяцев были в пути по этапам.

Им предстоял исправительный труд. И давался он им непросто. Первые рабочие дни новоявленных штукатуров-маляров ознаменовались неприятны­ми эксцессами и массовым саботажем.

— Девушки, когда закончите? — спрашивал у них мастер.

В ответ летело:

— А мы с тобой, начальник, ещё не начинали...

Молодые мастера и прорабы с трудом пы­тались установить дисциплину. Постепенно они осваивались и понимали, что Олимпиада — это не только радость спортивных побед, не только «быстрее, выше, сильнее», но и то, что за кадром. То, что не для всех. А нерадивые работницы знали: с такими статьями, как у них, — тунеядство или нарушение паспортного режима — хуже уже не будет. Их, условно осуждённых, в зону не от­правят. И они вели себя расслабленно-вызывающе.

У начальства же были свои планы. Через пару недель на объекте появились, как говорят в армии, старослужащие. Из зоны прибыли матёрые бри­гадирши. Их, отсидевших уже не раз, пригнали с простой задачей — организовать трудовой процесс любыми методами. Их было видно издалека. Ко­ренастые, все крашенные перекисью, волосы аж хрустят, помада яркая, зубы редкие, длинные фуфайки, похожие на полупальто, и обязательно серо-коричневые шали. Они не работали, их за­дача была — заставить работать «олимпийцев». Методы были суровые.

— Руки покажи! — приказывала бригадирша какой-нибудь своей подопечной.

Дальше из кармана бригадирши появлялись кусачки. Ими обкусывался маникюр, чтобы не ме­шал работать. Затем бригадирша удалялась со словами:

— Через час приду, не будет сделано — об­стригу по первую фалангу.

Так сдвинулось с мёртвой точки дело, ускорен­ное новыми, «передовыми» методами. Бригадирши могли и порезать слегка своих подопечных. Или, например, девица-труженица решила палец зе­лёнкой помазать и «случайно» вылила весь пузы­рёк себе на лицо. По-разному тружениц мотивиро­вали заботливые бригадирши.

И дело пошло: росли квадратные метры шту­катурки, побелки и покраски.

Однако вскоре работа вновь начала скаты­ваться в тунеядство. Приобретённые на воле на­выки взяточничества забывались трудно. А пото­му предложения бригадиршам посыпались со всех сторон:

— Я не прихожу на работу, но ты отмечаешь меня в табеле и получаешь сто рублей в месяц за своё молчание.

Сто рублей по тем временам целая зарплата. И бригадирши поддались. Леность и ложь захвати­ли стройку. Вместе с этим жрицы любви погрузили в разврат и стройку, и город.

Наконец Олимпиада кончилась, отзвучала пес­ня «До свиданья, мой ласковый Миша», из цен­тральных советских городов разъехались спорт­смены и гости. В Ачинск начали прибывать новые этапы с новыми людьми, отправленными на тру­довые работы, но этот — «олимпийский» — на­всегда вошёл в историю строительства Ачинского нефтеперерабатывающего завода. Хотя таблич­ку, как о ссылке Ленина, в их честь на вокзале не установят.

Через много лет после тех событий я разгово­рился с одним солидным в прошлом комсомольским работником. Позже он стал активным участником приватизации и заслуженным деятелем залоговых аукционов. В 80-е годы состоял в ГК ВЛКСМ, жил и работал в Москве, открывал к Олимпиаде линию по разливу «Кока-колы», призывал нас из столицы строить быстрее, подводил итоги нашей работы, докладывал на пленумах и съездах о наших тру­довых победах. И рассматривал наши кандидату­ры на предмет награждения, достойны ли.

Но что самое интересное, он с удовольстви­ем вспоминал, как в 1979-1980 годах в Москве он с оперативными комсомольскими отрядами зани­мался сбором и отправкой в регионы «олимпий­ского этапа». То есть мы из Сибири и всей страны поставляли на олимпийские объекты лучшее: ра­бочих, технику, материалы (например, ангарская сосна шла на велотреки и игровые площадки), а из Белокаменной к нам взамен ссылались на правед­ные и не очень труды все те, кто мешал празднику. Такой вот обмен. Неравноценный. Но ведь справи­лись как-то.

Не доехал

Сибирь, зима, стройка. За полгода до сдачи это­го завода заседания штаба стройки проходили два раза в сутки — незадолго до полудня и в час ночи, после разнарядки второй смены, без выходных.

В помещении вдоль стены стояли стулья и лав­ки. На стенах висели сваренные из трубы регистры отопления. В центре длинный стол. За ним устраи­вается начальство, человек шестьдесят-семьде­сят руководителей: генподрядчики, субподрядчи­ки, заказчики, наладчики и, конечно, партийные, профсоюзные, комсомольские активы. Обычно на­чальники управления и главные инженеры сидели в углу, подальше от президиума, ведущего заседа­ния штаба. Там можно было вздремнуть.

В то время «штабы» проводил Пётр Петро­вич Сельский — заместитель министра строи­тельства предприятий тяжёлой индустрии СССР. И заседания называли «сельский час». Человек он был горячий, но профессиональный и справедли­вый. Не докапывался до подчинённых забавы ради. Кстати, по его ходатайству через пять лет после этого я за сдачу завода был награждён автомоби­лем ГАЗ 24-10. По сегодняшним меркам это... даже не знаю.

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Итак, штаб, зима, около двух часов ночи. Тихо заходит, пригнувшись, главный инженер управле­ния «Сибстальконструкция» Вася Доценко, в сви­тере, без полушубка, трясётся от холода, спраши­вает у нас шёпотом:

— Выпить есть? Согреться. А не то сдохну.

Тогда у нас было модно делать и носить само­дельные фляжки в виде блокнотов или книг — из не­ржавейки. Были мастера. Я тихо дал Васе фляжку, он так же тихо отпил больше половины, отмяк, со­грелся и принялся рассказывать. Ехал на заседание штаба из города, это примерно двадцать пять ки­лометров. У главных инженеров были машины — «Москвичи». Называли их по-разному: «шиньон», «пирожок», где как. В багажнике у них обычно ва­лялись электроды, струбцины и всякая мелочь, не­обходимая инженеру-водителю. Дорогу перемело, Вася сам за рулём, один. Застрял в сугробе, дождал­ся вахтового «Урала» с кунгом. А там внутри теп­ло, печка, бригада рабочих режется в домино или в карты. В общем, подцепили Васю, протащили че­рез занос. А он сидит, из машины не выходит — греется. В кунге подумали, что Вася отцепил трос, сообщили водителю. Дверь кунга открылась, закры­лась. Вася подумал, что трос отцепили вахтовики. И понеслось! Ночь, темно, метель. «Урал» притопил, «Москвич» болтается сзади на тросе, гудит, морга­ет. Кое-как разглядели. Вася догуделся, доморгался! Выскакивает из машины, подбегает к «Уралу», вытаскивает водилу, даёт ему пинка и орёт:

— Ты что, козёл, не видел, что тащил?! Завтра в контору, уволю без выходного пособия! А теперь пошёл на хер!

Водила сел и уехал... вместе с «Москвичом».

Полушубок остался в «Москвиче». Тьма. Вася побежал по дороге, не стоять же на ледяном ветру. Впереди неодолимые километры. И вот пока он до­ждался попутку, пока добрался — чуть не замёрз насмерть. В одном свитере.

Разбитый «Москвич» вахтовики оставили на площади перед диспетчерской. Увидели, что он болтается сзади, затормозили, и «Москвич» влетел под «Урал».

Эта история потом обросла домыслами и ве­сёлыми подробностями.

Но, несмотря на такие вот случаи, завод сдали. Хороший получился завод. Современный. Потом пришло новое время, новые люди, владельцы, у ко­торых есть, наверное, свои истории, как они что-то строили, что-то создавали, модернизировали про­изводство. И сегодня мало у кого уже есть сомне­ния, что это именно они, новые хозяева, построили, запустили, отладили. Как-то увидел передачу: ди­ректор этого завода даёт интервью. Представляет­ся чуть ли не героем-первопроходцем. Да. Может быть, новым хозяевам стоит как-то поскромнее рассказывать о том, как они пахали по шестнад­цать часов в сутки... по уже вспаханному. Пахари.

Запорожец

Гриша, или Григорий Николаевич, а по-шо­фёрски просто и уважительно — Николаич. Води­тель. Пожилой, опытный, за спиной сотни тысяч километров трудных российских дорог. Приехал в Туву после войны и остался. Не учился, женил­ся. Шоферил на грузовиках ЗИЛ-157, ГАЗ-51. По­том стал возить начальство разного уровня. Дорос до водителя гаража обкома КПСС, пересел на «По­беду». Часто хвастался, что он (точнее, начальник его) первым получил «Победу» полноприводную. Тогда её называли «утюг». Потом была знаменитая «Волга» ГАЗ-21 с оленем на капоте. Потом ГАЗ-69. По его словам, проходимее и неприхотливее этой машины нет и не будет. А уже совсем перед пенси­ей он пересел на советскую мечту времён застоя — «Волгу» ГАЗ-24.

Это была вершина благополучия. Предел меч­таний. Хотя по технической части в ней не было ничего особенного. На фоне мировых достижений автопрома. В СССР тогда даже в гаражной болтов­не с байками и приколами никто не рассказывал про коробку-автомат, про машину с двумя педа­лями — газ и тормоз, потому что никто про такое чудо не знал.

Километры наматывались на одометр, шины стирались, дожил Николаич до пенсии. Хотел по­работать ещё, но ему намекнули, что хватит. Зато он получил от руководства в качестве благодар­ности за многолетний труд талон на «Запорожец». Такой персональный автомобиль в то время тоже был большой редкостью. И производил впечатле­ние. Особенно где-нибудь в далёком селе.

В общем, ушёл Николаич на заслуженный от­дых. Грибы, ягоды, огород, охота, рыбалка. Авто­мобиль для этого был очень кстати.

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Картина Сергея Шойгу. Фото: пресс-служба РГО

Нежно полюбил Николаич свой «Запорожец» с первого дня владения. И вот встретил я его на па­роме через Енисей. Паром уже собирался по тро­су, натянутому через реку, отходить, когда на при­чал выскочил сигналящий всем огненно-красный, как пионерский галстук, «Запорожец». И послед­ним успел заехать на паром. Водитель с достоин­ством выбрался из машины. За ним последовала его жена.

Речной паром шёл медленно, и небольшая ком­пания собралась возле Николаича поговорить. «Голубика пошла, по ягоды вот собрался с женой, — пояснил он и с гордостью добавил: — А на этой ма­шине я пройду где угодно, в любую дурнину зале­зу. Чем хороша — двигатель сзади. Не проходишь передом, развернулся — и задом! Как на тракторе, в любую гору!»

Ещё к нам подошёл студент, приехавший на каникулы, поддержал разговор и попросил под­бросить по пути. Николаич добряк: «О чём речь!»

Берег приблизился, причалили.

Одна за другой машины выгружаются, а пасса­жиры садятся уже на суше. Последний — крас­ный «Запорожец». Кто не знает, подскажу: там, где у всех нормальных машин первая скорость, у «Запо­рожца» — задняя. Распираемый на людях от гор­дости Николаич это забыл. Он по-хозяйски от­правил жену на берег вместе со студентом-попутчиком, завёл «Запорожец», газанул для куража и, включив первую, которая задняя, лихо спрыгнул в реку. Задом. Спасать Николаича кинулись все, а вытащил, по-моему, студент. Машина алым пят­ном виднелась на дне. Конечно, все наперебой по­лезли с советами, как спасти «Запорожец». Стали думать, где взять кран, как подогнать, как восста­новить: «Достанешь, слей масло, продуй и только тогда...»; «Можно зацепить и по-тихому выта­щить на берег»; «Нужен трактор и длинный трос»; «Главное — хорошо просушить, не торопясь».

Заключил эти рассуждения паромщик как крупный знаток и флотоводец: «Там ниже по тече­нию тягачи речные таскают плоты леса. Думаю, за бутылку горькой подцепят и по дну выкатят поти­хоньку на косу, а там и трактором можно».

Горькой нашлось аж несколько бутылок. Судя по лицам и разговору, речники, пока шли к нам, уже приняли по двести-триста грамм. Или это было их обычное состояние. Поныряли, поматерились, за­цепили машину. И мощный катер, который таскает по реке плоты в четыреста кубометров леса, ото­шёл чуть вглубь, натянул трос, дал газу и поволок утопленника к косе-перекату, где помельче.

Естественно, все шли вдоль берега в ожидании. Временами показывающаяся над водой крыша «Запорожца» тревоги ни у кого не вызывала. Зря.

Любовь и гордость Николаича, всплывая и опускаясь на дно, крутясь, как блесна, добралась до отмели. Ободранная об дно до металлического блеска, машина, без стёкол и даже следов крас­ной краски, сиротливо ждала второй части экзеку­ции — вытягивания на берег.

Очень хорошо помнит каждый, кто имел в то время машину, тем более новую: не то что «Запо­рожец», даже мотоцикл «Урал» немного приподни­мал своего обладателя над всеми остальными.

Народ тогда почти поголовно был рукастый, так что, думаю, успокоившись, «Запорожец» вос­становили, выправили, покрасили.

* * *

Перебираешь в памяти то время. Как мы жили. Как становились другими и страна становилась другой. И ощущение счастья — этот кусок памяти. Чаще всего, когда вспоминаю о детстве, вспомина­ется один вечер. Когда сбывались мечты.

Перед Новым годом отец зовёт меня к печи на кухне, достаёт свёрток, рвёт вощёную бумагу, там коньки-«снегурки».

Он открыл дверцу печи и кинул коньки в огонь. Я даже крикнуть не успел. Вся жизнь оборва­лась. Через какое-то время, утерев мне сопли, до­стал кочергой коньки, уже без густой солидольной смазки. Быстро вышел на улицу и окунул их в снег, лезвия зашипели. Коньки эти были без бо­тинок — просто металлические лезвия, которые к любой обуви можно было верёвками прикрепить. И отец таким образом — в печи — просто завод­скую смазку с них убрал, чтобы не пачкались. По­сле этого было у меня много разных лыж, коньков, но помню я именно эти.

Материалы по теме
Все
Новости
Статьи и репортажи
16 декабря 2020
Русское географическое общество выпустило книгу о Дальнем Востоке
Издание вошло в серию "Современная Россия: географическое описание нашего Отечества"
Подробнее
19 ноября 2020
"Атлас к путешествию вокруг света капитана Крузенштерна" переиздан в честь юбилея мореплавателя
Подробнее
18 ноября 2020
Вышла в свет книга "Амурский тигр: некоронованный властелин тайги"
Уникальное издание посвящено жизни хищника, а также работе людей по его сохранению
Подробнее
21 октября 2020
Вышел в свет третий том энциклопедии путешествий "Где я должен побывать, чтобы познать Россию!"
Книга посвящена природным и культурным достопримечательностям России
Подробнее
20 октября 2020
В магазине РГО появилась книга Сергея Шойгу "Про вчера"
Сборник посвящён людям, с которыми Сергей Шойгу работал и встречался в разных регионах страны
Подробнее
15 октября 2020
В Штаб-квартире РГО презентовали книгу рассказов Сергея Шойгу "Про вчера"
Издание доступно в книжных магазинах и на сервисе "ЛитРес"
Подробнее
16 сентября 2020
Вышел третий том иллюстрированной монографии "Картины природы степной Евразии"
Третий том завершает серию, основанную на исследованиях многолетней Степной экспедиции
Подробнее
10 июля 2019
Учёные составили первый Медико-географический атлас России
В него вошли данные о природных лечебно-оздоровительных ресурсах нашей страны
Подробнее